Авторский телеграм-журнал Коли Ж, который уже благословили Владимир Сорокин, Юрий Мамлеев и Илья Масодов. Здесь пытаются забронировать место в аду с помощью литературного творчества.
Женщина в ветровке
цвета «карамель»,
Рядом с нею пудель,
Тоже карамелевый,
И лицо у женщины…
То ли загорелое,
То ли заболевшее,
«севшее на мель».
И лицо у женщины,
Словно поисковое
Судно, потерявшее
Что-то в бездне вод:
То ли детский плот,
То ли нечто новое –
Свежее, смешливое,
Сладкое, душистое,
Как венок, заброшенный
Юностью… Но взгляд –
Ох не карамелевый! –
Не желая пристани,
Словно эхо выстрела
Мечется и мысли в нём
Пасмурно парят.
#раннее
это совершенно странное
невозможное чувство
можно описать так
когда получаешь
двадцатый (!) отказ
издать твою книгу
в россии
а в европе ее издают
и еще говорят пиши
мы это тоже все издадим
ты очень важен
это мы все понимаем
это все хорошо
мы хорошо это понимаем
Нейросеть с рабочим названием Slavik уже давно заменила Петра Петровича как разумного человека. Он приходил домой неизменно уставший, только сбрасывал с себя пальто, да сразу заваливался на бок спать. Однако законная супруга Петра Петровича по имени Клава была этому ой как не рада.
К счастью, мир и прогресс не стояли на месте. Очень скоро в доме Петра Петровича появился новый, теперь уже цифровой, жилец. Нейросеть с рабочим названием Slavik поебывала законную супругу Петра Петровича каждую ночь без передыху, а поутру возвращалась спать в свою цифровую среду обитания.
С тех самых пор очень радостна была Клава, а Петр Петрович так и остался прозябать в черно-белом пространстве истории.
Старец Зосима напрочь отказывался разлагаться. "Чего же ты хочешь от меня, старая разъебанная сволочь?!" – вопрошал Алёша. А вокруг щебетали птички, наступала весна.
Алёша держал в руках топор и намеревался совершить страшное. Он ждал появления Бога, но Бог отчего-то молчал. "Нету Бога на земле! И никогда не было! Так-то бля, понял? Понял ты, старый?!" – вопил, словно полоумный, Алёша. И старательно делил на составные части тело старца Зосимы.
Ксения Чарыева
* * *
смерть это может быть длительное путешествие
если забыл взять хорошую книгу становится немного скучно
но есть догадка что как в любом деле тут главное не суетиться
не унывать, да и виды достойные
что ты опять начинаешь
к жизни вернёшься и будешь ходить сам не свой,
и своих не узнаешь,
букву халат перепутаешь с буквой халвой
Странное лицо («Я, конечно, понимаю, что этот парень — наш новый партнер по бизнесу, но тебе не кажется, что у него какое-то странное лицо?»)
Павел Пепперштейн, 2010г.
я заметил что когда я пишу
из меня выходит много мочи
особенно после
больших
очень длинных
стихотворений
которые
я сейчас
часто пишу
я иду в туалет
а потом долго ссу
причем очень много
а в обычное время
все не так
хотя конечно
я не скажу
что я мало ссу
но скорее ссу часто
[а тут нет]
розанов писал
что у него стоит
когда он начинает писать
а у меня наоборот
я очень спокоен
особенно когда [я] пишу
а потом происходит
прорыв
я бегу в туалет
как это было
прямо сейчас
я стоял [и] ссал
а пока я ссал
мне пришли
в голову эти слова
и я стал быстрее дописивать
чтобы успеть их записать
я думаю [что] мне
это сейчас удалось
[[что] у меня получилось
написать хороший
изящный правильный текст]
[хотя может это не был прорыв]
и теперь я могу идти ссать [в туалет] снова
но уже больше
спокойно
чем [я это делал]
в первый раз
потому что я успел
все это записать
а вы как думаете
наверное у меня
получился
успешный текст
этот текст
очень успешный
вам понравится
его читать
[а если получится
то перечитывать]
в каком-нибудь
холодке
или если дело зимой
то в каком-нибудь
уютном тепле
вы меня понимаете
покажите что вы меня понимаете
[хотя конечно] мне очень
приятны все эти сравнения
с данте или луканом
со вторым наверное больше
потому что я ближе к лукану
у него [в стихах] война смерть
у меня тоже [война смерть быт]
только на каком-то другом
метафизическом уровне
после выхода книги
об этом стали часто писать
говорить намекать
хотя что тут такого
я заметил что [пока я это писал]
сейчас где-то бомбят
и до нас доносятся эти взрывы
а над домом летят вертолеты
в тоже время моя мама
храпит у себя в комнате
громко кричит телевизор
а я пробираюсь через все эти дебри и звуки
чтобы писать
хотя никто меня не услышит
более того я знаю
что эти стихи никому [сейчас] не нужны
совершенно никому ненужны
[современный] человек заслышав их
затыкает себе уши
и так и бежит
только куда
и зачем
хотя ничего нового в этом нет
Кандид пошёл вдоль цепи, наклоняясь и заглядывая в опущенные лица. Отыскав Кулака, он тронул его за плечо, и Кулак сразу же, ни о чём не спрашивая, вылез из борозды. Борода его была забита грязью.
– Чего, шерсть на носу, касаешься? – прохрипел он, глядя Кандиду в ноги. – Один вот тоже, шерсть на носу, касался, так его взяли за руки–за ноги и на дерево закинули, там он до сих пор висит, а когда снимут, так больше уже касаться не будет, шерсть на носу...
– Идёшь? – коротко спросил Кандид
– Ещё бы не иду, шерсть на носу, когда закваски на семерых наготовил, в дом не войти, воняет, жить невозможно, как же теперь не идти – старуха выносить не желает, а сам я на это уже смотреть не могу. Да только куда идём? Колченог вчера говорил, что в Тростники, а я в Тростники не пойду, шерсть на носу, там и людей-то в Тростниках нет, не то что девок, там если человек захочет кого за ногу взять и на дерево закинуть, шерсть на носу, так некого, а мне без девки жить больше невозможно, меня староста со свету сживёт... Вон стоит, шерсть на носу, глаз вылупил, а сам слепой, как пятка, шерсть на носу... Один вот так стоял, дали ему в глаз, больше не стоит, шерсть на носу, а в Тростники я не пойду, как хочешь...
Аркадий и Борис Стругацкие
"Улитка на склоне"